Дивеевские юродивые - духовный цвет обители. Батюшка Серафим обратился однажды к Прасковье Семеновне Мелюковой: "Ты радость моя, превыше меня!" В этих словах преподобный выразил своё отношение к подвигу юродства Христа ради. Чреду дивеевских блаженных можно сравнить с сонмом оптинских подвижников.
Есть ли в наше время блаженные в Дивеево? Как общепризнанные - нет. Может быть, они скрыты от нас. Известно, что в последнее времена праведники не будут обнаруживать себя среди людей. Да и все истинные подвижники не стремятся являть свои дары окружающим, но выходят на широкое служение людям по особому благословению Божьему. А может быть, нам не даны сейчас такие наставники по причине оскудения духовной жизни, и прежде всего в нас самих, так как мы не стремимся в полной мере стать учениками Христа. Нам, людям приземлённым и прагматичным, подчас трудно вместить высоту евангельского и святоотеческого учения. Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишался истины от сынов человеческих (Пс. 11, 1-2). Как бы то ни было, хочется верить, что в душе русского человека и каждого христианина всегда будет жить любовь к высшему, Небесному, ко Христу и Его Царству, которое не от мира сего (Ин. 18,36), и, конечно, к Божьим людям.
Прославляя подвиг Христа ради юродивых, будем просить их молитвенного предстательствовавший за нас грешных в Царствии Небесном.
Детство, замужество и жизнь в миру
Блаженная Пелагия Ивановна родилась в октябре 1809 года в городе Арзамасе в семье купца Ивана Ивановича Марина и Прасковьи Ивановны, в девичестве Бебешевой. Отец Пелагии Ивановны был человеком умным, добрым и благочестивым. Он имел свой кожевенный завод, хорошо торговал, и семья жила в достатке. Однако Иван Иванович рано умер, оставив жену и троих малолетних детей - сыновей Андрея и Иоанна и дочь Пелагию. Прасковья Ивановна вскоре вторично вышла замуж за купца Алексея Никитича Королева, тоже вдовца с шестью детьми от первого брака. Королев отличался суровым и строгим нравом, его дети невзлюбили детей Прасковьи Ивановны.
Жизнь маленькой Пелагии в доме отчима была невыносимой, и неудивительно, что в девочке родилось желание никогда не связывать себя семейными узами и поступать наперекор людям. Господь очень рано призвал Свою избранницу к трудному подвигу. По словам матери, "с малолетнего возраста с дочкой ее Пелагию приключилось что-то странное: будто заболела девочка и, пролежавший целые сутки в постели, встала непохожей сама на себя. Из редко умного ребенка вдруг сделалась она какой-то точно глупенькой. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице и завершится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничего не помогало, - так и бросили". Из этого рассказа ясно, что Пелагия с самых ранних лет обнаружила в себе необыкновенное терпение и твердую волю. Девушка выросла высокой, стройной, красивой, и мать, как только дочери минуло 16 лет, постаралась поскорее выдать "дурочку" замуж.
По старинному обычаю на смотрины невесты пришел жених со своей крестной матерью. Им оказался некий арзамасский мещанин Сергей Васильевич Серебренников, человек молодой, но бедный и сирота, служивший приказчиком у купца Попова. По обыкновению сели за чай и привели невесту, наряженную в богатое платье. Взяв чашку, Пелагия Ивановна, - как сама после рассказывала, - дабы оттолкнуть от себя жениха, не имея ни малейшего желания выходить замуж, начала дурить. Например, отхлебнет чаю из чашки да нарочно польет ложкой на каждый узорный цветок на платье, польет и пальцем размажет. Видит Прасковья Ивановна, что дело плохо: поймут, что "дурочка", да, пожалуй, и замуж не возьмут. Самой остановить нельзя - ещё заметнее будет. Ещё научила работницу: "Как будешь чашку-то подавать, тихонько ущипни ты дуру-то , чтобы она не дарила". Та в точности исполнила данное ей приказание, а Пелагия Ивановна взяла да и выдала свою родительницу: "Что это, - говорит, - маменька? Или уж вам больно цветочков-то? Ведь не райские это цветы".
Блаженная Пелагия в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском монастыре. Настенная роспись Казанской церкви Дивеевского монастыря.
Крестная мать жениха советовала ему, несмотря на богатство, не брать "глупенькую". Но Серебренникову очень полюбилась девушка. Поняв ее притворство и думая, что в нем виноваты родные, он всё-таки решил жениться на Пелагии Ивановны. 23 мая 1828 года состоялось их венчание в Богословской церкви Арзамаса. Так семнадцатилетняя Пелагия, несмотря на все свои усилия отклонить этот нежелательный для нее брак, стала замужней женщиной.
Вскоре она отправилась с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Преподобный Серафим, тогда уже старец, известный своей подвижнической жизнью, ласково принял посетителей и, благословив мать и мужа, отпустил их в гостиницу, а Пелагию Ивановну пригласил в келью и долго-долго, часов шесть, беседовал с ней. О чем они говорили, осталось тайной. Между тем, Серебренников, ожидавший жену в гостинице, чтобы ехать домой, потерял терпение и, рассерженный, начал вместе с матерью разыскивать ее. Подходят к Серафимова келии и видят, что преподобный, выводя Пелагию Ивановну за руку, поклонился ей до земли и сказал: "Иди, матушка, иди немедля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то, многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру. Ах, и позабыл было, - прибавил старец, - вот четки-то тебе, возьми ты, матушка, возьми". Когда Пелагия Ивановна ушла, отец Серафим обратился к свидетелям происшедшего со словами: "Эта женщина будет великий светильник!" Сергей Васильевич, услыхав столь странные речи подвижника да вдобавок ещё видя четки в руках своей жены, с насмешкой произнес: "Хорош же Серафим! Вот так святой человек, нечего сказать! И где эта прозорливость его? И в уме ли он? На что это похоже? Девка она, что ль, что в Дивеево-то ее посылает, да и четки дал". Однако продолжительная духовная беседа с дивным старцем имела решительное влияние на дальнейшую жизнь Пелагии Ивановны.
В Арзамасе блаженная подружилась с одной купчихой по имени Прасковья Ивановна, пребывавший в подвиге юродства Христа ради, и от нее научилась непрерывной Иисусовой молитве, которая начала благодатно действовать в Пелагии Ивановне и сделалась постоянным ее занятием. Позже подруга молодости, сверстницами блаженной, рассказывала, что та почти целые ночи, скрываясь ото всех, стоя на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной галерее, пристроенной к их дому. Старушке это было хорошо известно, потому что они жили по соседству. "Ну и судите сами, - прибавляла пожилая женщина в простоте сердца, - весело ли было ее мужу? Понятно, не нравилось. Эх, да что и говорить? Я хорошо знаю весь путь-то ее... Великая была она! Раба Божия!"
С молитвенными подвигами Пелагия Ивановна со временем стала соединять и юродство Христа ради и с каждым днём как бы все более теряла рассудок. Бывало, наденет на себя дорогое платье, шаль, а голову обернет какой-нибудь самой грязной тряпкой и пойдет или в церковь, или куда-нибудь на гулянье, где побольше собирается народа, чтобы все её видели , судили и пересмеивали. И чем больше пересаживали, тем больше радовалась ее душа, которая искренне пренебрегала и телесной красотой, и земным богатством, и семейным счастьем, и всеми благами мира сего. Но все большую боль и скорбь испытывал муж, не понимавший пути жены. И как Сергей Васильевич ни увещевал супругу одуматься, она ко всему оставалась равнодушной.
У Серебренниковых родился первый сын, Василий, но Пелагия Ивановна точно не рада была ему. Многие хвалили мальчика и говорили: "Какого хорошенького сынка дал вам Бог!" А она во всеуслышание и при муже отвечала: "Дал-то дал, да вот прошу, чтоб и взял. А то что шататься-то будет". Когда родился второй сын, Иоанн, Пелагия Ивановна и к нему отнеслась так же. Вскоре оба мальчика умерли, прожив по полтора года, - конечно, по молитве блаженной. С этого времени Сергей Васильевич уже не щадил жену, страшно бил ее, вследствие чего та, несмотря на свою здоровую и крепкую натуру, начала заметно чахнуть и решила во что бы то не стало удалиться от мужа. Он не мог понять всей высоты ее самоотвержения и полнейшего отречения от наиболее естественного и дорогого чувства - материнской любви.
Через два года у Пелагии Ивановны родилась дочка. Блаженная не глядя на ребенка, принесла его в подоле своего платья к матери и, бросив на диван, сказала: "Ты отдавала, ты и нянчись теперь, я уже больше домой не приду!" Девочка, окрашенная Пелагий, прожила всего несколько недель.
Блаженная ходила по улицам Арзамаса, от церкви к церкви, что ни давали из жалости и что ни попадало ей в руки, раздавала нищим и ставила свечи в храме Божием. Муж, бывало, поймает ее, бьёт чем попало - поленом так поленом, палкой так палкой, - запрет, морит голодом и холодом, а она не унимается и твердит одно: "Оставьте, меня Серафим испортил!" Не покоряясь мужу Пелагия Ивановна старалась уклониться от него, и выведенный из терпения, обезумевший от гнева Серебренников, переговорив с матерью, прибегнул к страшной мере. Он силой привел жену в полицию и попросил городничего высечь ее. В угоду Сергею Васильевичу и Прасковье Ивановне городничий велел привязать блаженную к скамейке и так сурово наказал, что мать содрогнулась и оцепенела от ужаса. "Клочьями висело тело ее, - рассказывала впоследствии Прасковья Ивановна, - кровь залила всю комнату, а она, моя голубушка, хотя бы охнула. Я же сама так обезумела, что и не помню, как подняли мы ее и в крови и в клочьях привели домой. Уже и уговаривали-то мы ее, и ласкали - молчит себе, да и только". В следующую же ночь городничий, столько поусердствовавший, увидел во сне котел, наполненный огнем, и услышал неизвестный голос, говоривший, что этот котел приготовлен для него за жестокое истязание избранной рабы Христовой. Городничий в страхе проснулся, рассказал о видении и запретил всему вверенному ему городу обижать эту "безумную", или, как говорили, "испорченную" женщину.
Так как все принятые меры не помогли, Серебренников начал верить, что его жена испорчена, и повез лечить ее в Троице-Сергиеву Лавру. Во время этой поездки с Пелагией Ивановной произошла внезапная перемена: она сделалась кроткой, тихой и умной. Муж не помнил себя от радости и послушал совета жены: вручил ей вещи и деньги и одну отпустил ее домой, а сам отправился в другое место по весьма важному и неотложному делу. Спешно управившись с ним, он, горя нетерпением увидеть выздоровевший супругу, возвратился домой, но каков был его гнев, когда узнал, что Пелагия Ивановна все до малейшей подушки и последней вещи раздала Бог знает кому, вернулась в город нищей и ведёт себя хуже прежнего, стараясь вынести из дома все, что только можно. Тогда Сергей Васильевич заказал для жены, как для дикого зверя, железную цепь с таким же железным кольцом и своими руками приковал Пелагию Ивановну к стене и издевался над ней, как ему хотелось. Порой несчастная женщина, оборвав цепь, убегала из дома и, полураздетая, гремя цепью, бродила по улицам города, наведя на всех ужас. Каждый боялся приютить ее или защитить от гонений мужа. И вот она снова попадала в свою неволю и должна была терпеть ещё более тяжкие мучения. "Ведь безумною-то я и стала, говорила впоследствии сама Пелагия Ивановна, - да зато много и страдала. Сергушка-то (муж) во мне все ума искал да мои ребра ломал, ума-то не сыскал, а ребра-то все поломал". Действительно, одна благодать Господня подкреплялась ее как свыше предназначенную избранницу Божию и давала силы переносить то, что с ней тогда делали.
Однажды сорвавшись с цепи, Пелагия Ивановна в страшную зимнюю стужу, полунагая, приютилась на паперти церкви, называемой Напольной, в гробе, приготовленном для умершего от эпидемии солдата, и здесь полукоченелая, ждала себе смерти. Увидев церковного сторожа, она бросилась к нему, моля о помощи, и так напугала его, что тот, приняв ее за привидение, забил в набат и встревожил весь город. После этого Серебренников совершенно отрекся от жены, выгнал вон из дома, притащил к матери и вручил ей. В семье все, начиная с сердитого, с крутым нравом отчима, бывшего Пелагию Ивановну, ненавидели блаженную, особенно младшая дочь Королева - Евдокия, которая вымещала на ней всю злобу и все домашние неудачи. Евдокия вообразила, что к ней потому не сватаются женихи, что опасаются, как бы она не сошла с ума, подобно Пелагии Ивановне, и задумала погубить ее. Королева подготовила одного злодея, умевшего хорошо стрелять, убить блаженную в то время, когда та будет бегать за городом и юродствовать. Несчастный согласился и выстрелил, но дал промах. Пелагия Ивановна, оставшаяся невредимой, предрекла ему, что он не в нее стрелял, а в самого себя. И что же? Через несколько месяцев предсказание сбылось в точности: человек этот застрелился.
Прасковья Ивановна решила отправить дочь по святым местам в надежде на исцеление. Прежде всего "дурочку" повезли в Задонск, к святителю Тихону, а затем в Воронеж, к святителю Митрофану (На могилу святителя Тихона и к мощам святителя Митрофана - Ред.). Прибыв в Воронеж, арзамасские паломницы вместе с блаженной посетили Преосвященного Антония (Смирницкого), известного своей высокой духовной жизнью и даром прозорливости. Владыка Антоний ласково принял Пелагию Ивановну с богомольцами, благословил всех, к подвижнице же обратился со словами: "А ты, раба Божия, останься". Три часа беседовал он с ней наедине . Спутницы Пелагеи Ивановны разобиделись, что Преосвященный занялся "дурочкой", а не ими, и толковали между собой: "Чай, мы беднее её, тоже можем сделать пожертвование". Прозорливый владыка узнал их мысли и, провожая Пелагию Ивановну, сказал ей: "Ну, уже ничего не могу говорить тебе более. Если Серафим начал твой путь, то он же и докончит". Затем, обратившись к паломницам, добавил: "Не земного богатства ищу я, а душевного", - и всех отпустил с миром.
Наконц, убедившись, что и святые угодники не помогают молодой женщине, и узнав, что Первоосвященный Антоний упомянул о старце Серафиме, измученная мать Пелагии Ивановны поехала ещё раз сама в Саровскую пустынь и стала жаловаться преподобному: "Вот, батюшка, дочь-то моя, с которою мы были у тебя, замужняя-то, с ума сошла: то и делает и ничем не унимается. Куда-куда мы ни возили ее, совсем отбилась от рук, так что на цепь посадили..." "Как это можно?! - воскликнул старец. - Как это могли вы?! Пустите, пустите, пусть она на воле ходит, а не то будете вы страшно Господа наказаны за нее. Оставьте, не трогайте ее, оставьте!" Напуганная Прасковья Ивановна начала было оправдываться: "Ведь у нас вон девчонки, замуж тоже хотят, ну, зазорно им с дурою-то. Ведь и ничем-то ее не уломаешь - не слушает. А больно сильна, без цепи то удержать - с нею и не сладишь. Возьмёт это да и с цепью-то по всему городу и бегает, срам, да и только". Отец Серафим невольно рассмеялся, услышав столь справедливые и резонные, на первый взгляд, оправдания матери, и возразил: "На такой путь Господь и не призывает малосольных, матушка, избирает на такой подвиг мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а то Господь, грозно за нее с вас взыщет".
Следуя советам великого старца, домашние несколько улучшили жизнь Пелагии Ивановны: не приковывали цепью и позволяли выходить из дому. Получив свободу, днём она юродствовал, бегала по улицам города, безобразно кричала и всячески безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодная, а по ночам молилась Богу на паперти церкви под открытым небом с воздетыми горе руками, со многими воздыхания и и слезами. Так Пелагия Ивановна провела четыре года до переезда в Дивеевская обитель. Все это время она не переставала посещать арзамасскую юродивую Прасковью - ту, что учила ее непрестанной Иисусовой молитве.
Переезд в Дивеевскую обитель и первые годы жизни в ней
Все испытания, которые переносила Пелагия Ивановна в Арзамасе, приготовляли блаженную к переходу в Дивеево, куда благословил ее преподобный Серафим при первом же свидании и где ей предназначено просиять необычайными подвигами. Мать хлопотала о том, как бы сбыть дочь с рук, даже предлагала за это деньги и говорила: "Намаялась я с нею, с дурою". Пелагия Ивановна отказывалась идти в предлагаемые монастыри и только твердила одно: "Я Дивеевская, я Серафимова и никуда не пойду". Слова эти исполнились.
В 1837 году Дивеевская сестра, дивная старица Ульяна Григорьевна, опытная в духовной жизни, любвеобильная и странноприимная, отправилась с двумя послушниками в Арзамас по какому-то делу. Едут они по городу, вдруг откуда не возьмись бежит к ним Пелагия Ивановна, влезает в их повозку и приглашает: "Поедемте к нам чай пить! Отец-то хоть и не родной мне и не любит меня, да он богат, у него довольно всего. Поедемте!" По зову блаженной сестры приехали к ней в дом и рассказали обо всем домашним. Ульяна Григорьевна, имевшая дар прозорливости, сжалилась над несчастной и, побуждаемая любовью Христовой, сказала матери: "Вы бы отдали ее нам, что ей здесь юродствовать-то?" Прасковья Ивановна услышав это обрадовалась: "Да я бы рада-радехонька, если б пошла она. Ведь нам-то, видит вот Царица Небесная, как надоела она, просто беда! Возьмите Христа ради, вам за нее мы ещё и денег дадим". Ульяна Григорьевна ласково обратилась к самой Пелагии Ивановне: "Полно тебе здесь безумствовать-то, пойдем к нам в Дивеево, так Богу угодно". Блаженная, будто равнодушно слушавшая весь разговор, вдруг при последних словах Ульяны Григорьевны вскочила, поклонилась ей в ноги и сказала: "Возьмите меня, матушка, под ваше покровительство". Все изумилась такой речи, один только деверь злобно усмехнулся и сказал: "А вы и поверили ей. Вишь, какая умница стала! Как бы не так! Будет она у вас в Дивееве жить! Убежит и опять будет шататься". И ещё сильнее удивились все, когда на недобрые речи деверя блаженная смиренная поклонилась в ноги ему и совершенно здраво и разумно ответила : "Прости, Христа ради, меня. Уж до гроба к вам не приду я более". Воистину настало определенное Богом время поступить Пелагии Ивановне в Дивеевскую общину. Она сама, без всякого сопротивления, охотно покинула Арзамас и с радостью отправилась в Дивеево. Полученные за неё 500 рублей - взнос в обитель - Ульяна Григорьевна тотчас по приезде передала распоряжавшемуся тогда в общине послушнику - Ивану Тихоновичу Толстошееву (впоследствии иеромонах Иоасафи схиигумен Серафим - ред.).
Пелагия Ивановна еще по дороге в Дивеево и при вступлении в обитель успела сделать по своему юродству множество несообразных выходок, которые поразили келейниц начальницы Ксении Михайловны Кочеуловой. "Какую-то вовсе дуру привезли к нам", - говорили они. "Знать, это дочь купчихи Прасковьи Ивановны Королевой, - отвечала Ксения Михайловна, - она, бедная, совсем из ума выжила".
Когда Пелагия Ивановна вошла к настоятельнице и увидела Анну Герасимовна из села Кременки Ардатовского уезда, то встала перед ней на колени, поклонилась до земли и, воздевши руки, воскликнула: "Венедикт, Венедикт! Послужить мне Христа ради". Услышав эти слова Ксения Михайловна весьма встревожилась. "Вот так хорошо, - сказала она, - не успела ещё носа показать, да уж и послушницу давай ей. Вишь, какая! Ты вот сама послужить сперва, а не то, чтоб тебе ещё служили". Тем временем девушка, которой блаженная так усердно кланялась, подошла к ней и, жалея, погладила по голове. Увидя, что голова у Пелагии Ивановны проломлена и в ней кишат насекомые, Анна Герасимовна прониклась к подвижница состраданием, но сказать ничего не посмела.
С той поры безумная Малага, как называли ее многие, стала жить в Дивееве, но не радостной жизнью. Сначала к ней приставили крайне суровую и бойкую девушку Матрену Васильевну (впоследствии монахиню Макрину). Она так била блаженную что без жалости нельзя было смотреть. Но Пелагия Ивановна не только не обижалась на это, а даже радовалась. Она словно нарочно всех в общине вызывала на оскорбления и побои, ибо по-прежнему безумствовала: бегала по обители, бросала камни и била стекла в келиях, колотила головой и руками о стены построек. В своем жилище бывала редко и большую часть дня проводила на монастырском дворе: сидела или в яме, выкопанной ею же и наполненную навозом, который носила всегда за пазухой, или же в углу сторожки, где занималась Иисусовой молитвой. Круглый год, летом и зимой, Пелагия Ивановна ходила босиком, нарочно становилась ногами на гвозди, прокалывала ступни насквозь и всячески старалась истязать свое тело. Трапезную не посещала никогда, питалась только хлебом и водой, да и этого порой не было. Случалось, что, проголодавшись вечером, нарочно шла просить хлеба в келии сестер, , не имевших расположения к ней, и вместо хлеба получала толчки и пинки. Когда Пелагия Ивановна возвращалась домой, Матрёна Васильевна так же встречала блаженную побоями.
На фотографии аналог Дивеевской Святой Канавки Божьей Матери из Суворово, где когда-то находился Царский скит Серафимо-Понетаевского монастыря в честь иконы Божией Матери "Знамение". Принимала монашеский постриг лицо царских кровей сажали ель, принимала постриг из простонародья сажали сосну.
После кончины Ксении Михайловны начальницей стала ее родная дочь, кроткая и, словно младенец, простодушная старица Божия Ирина Прокофьевна. Сестры, уважающие блаженную, попросили начальницу: "Что это, матушка, возымейте жалость, смотреть больно, как бьёт Матрена-то Пелагию Ивановну! Ведь собака - скот, и ту жаль, а она хоть и дура, все же человек-то есть". И добрейшая Ирина Прокофьевна взяла Пелагию Ивановну от Матрёны Васильевны и приставила к ней другую девушку, Варвару Ивановну. Но эта сестра блаженной не полюбилась. И Пелагия Ивановна сама уже била ее и всячески старалась от нее отделаться, прогоняла и говорила: "Не люблю тебя, девка, как ты не служи мне, лучше уйди от меня". Наконец, с общего совета решили послать к ней ту самую крестьянку Анну Герасимовна, которая тотчас по приезде в Дивеево Пелагии Ивановны так возлюбила ее, что тогда же сердечно желала быть при ней. Матушка Ирина Прокофьевна повелела своей келейнице привести Анну Герасимовну к Пелагии Ивановне. Лишь только вошла она, блаженная вскочила и, будучи весьма сильной, схватила ее, как маленького ребенка, в охапку, поставила в передний угол на лавку, поклонилась в землю и сказала: "Отец Венедикт, послужить мне Господа ради, а я тебе во всем послушна буду, все равно как отцу".
Святой источник батюшки Серафима в Цыгановке осенью 2018 года.
Жалостливая и преданная Анна Герасимовна, с усердием и преданностью служившая Пелагии Ивановне в течении сорока пяти лет - почти во все годы ее пребывания в Дивееве, - оставила весьма подробные воспоминания о подвигах блаженной. Рассказы эти дышат искренностью и задушевностью, простотой и безыскусственностью и прекрасно изображают великую и светлую личность Пелагии Ивановны.
Рака со святыми мощами преподобного Серафима в Троицком соборе Дивеевского монастыря. Осень 2018 года.
"Эх, матушка! Да кто же это знал, что все это о ней занадобится, - так начинает свое повествование Анна Герасимовна, - приехала она дурою. И в последний раз, когда к нам принесли Царицу Небесную Оранскую и дали ей приложиться, она говорила: "Царица Небесная, Ты ведь знаешь, что я дура", - и приложилась. Так-то она сама себя величала, а о прочих и говорить нечего. Многие сестры уважали и почитали ее, а другие не только не ходили к ней, но ещё ругали ее всячески: и безумная-то она баба, и бес-то в ней прозорливый сидит, и другими позорными словами.
И чего-чего только не было! Всего и не припомнить. Скажу только одно: много прожила я с ней, много пережила, много натерпелась, а теперь, когда ее, моей голубушка, уже нет, рада бы хоть взглянуть только на нее, а не то что послушать ее, да где ж ее взять-то. А ведь все это она предвидела и предсказывала. Раз, незадолго до смерти своей, когда я, видя, что она все говорит, так вот и сыплет, разропталась на нее да и говорю: "И вправду ты блаженная, ну, что это ты все говоришь без умолку? Как это тебе не надоест? И как не устанешь ты?" "Погоди, - говорит, - батюшка (так всегда она звала меня), погоди, придет время, и сама рада будешь поговорить, да не с кем будет!" Вот и вправду пришло это время. Тоска на меня нападает страшная, рада бы я хоть увидать бы только ее, а не то что поговорить с нею, - да вот ее уже нет".
"Да! Странный она была человек и непонятный, мудрена-то мудрена, что и говорить! А я хоть и долго жила с нею, да что я? Я - неумелый, простой человек, где ж мне было ее понимать? Что, бывало, вижу и пойму иной раз, так страха одного ради, как ее, мою голубушку, судят, все более молчу. Много, много было всего прожито. А что знаю и упомню, как лишь смогу да сумею, не взыщите, все расскажу, а вы уже, как вам Бог велит, так и рассудите. Малое время пробыла она до меня в общине и ровно сорок пять лет жила со мною".
Пелагия Ивановна и Анна Герасимовна поселились вместе с Ульяной Григорьевной в келии, построенной по благословению старца Серафима из Саровского леса за собственный счёт Ульяны Григорьевны. Совершилось это следующим образом. "Ульяна Григорьевна, - вспоминала Анна Герасимовна, - страсть как не любила Ивана Тихонова, и когда ухитрился он, хоть и насильственно, учинить соединение у нас двух обителей, матушки -то Александры да мельничных-то батюшки Серафима, да как стал всем самовольно распоряжаться, она и говорит: "Что это? Не могу, - говорит, и не хочу этого терпеть. Куплю себе место и поставлю свою келию, чтоб мне никто не препятствовал. Пелагию Ивановну к себе возьму, пусть живёт, никто нас тогда не тронет, она защитит нас". И поставила она этот вот корпус, и стали мы в нем жить. Старинная-то серафимовская келия - теперь вот уж она одна только осталась у нас в обители. И Пелагия Ивановна точно защитила нас. Вот раз, как сейчас помню, после бывшего у нас пожара, слышу я, что Иван Тихонович, слышь, все у всех колотит, что и к нам за тем же придет". А Пелагия Ивановна сидит на полу у печки да и говорит: "А ты, батюшка, сиди-ка себе да сиди. Я его не боюсь, не смеет. Я старичку-то (так звала она старца Серафима) поближе его. Земля-то у меня своя, да и корпус-то свой". Встала и ушла на лежанку. Как раз и входит матушка (Ирина Прокофьевна. - ред.) и Екатерина Васильевна Ладыженская, за ними Иван Тихонович, и уж было бы дело, да Пелагия-то Ивановна, притворившись дверь из чулана, и говорит ему: "Борода-то у тебя лишь велика, а ума-то вовсе нет, хуже ты бабы". Он так и заменил, весь растерялся. "Что это, что это ты, раба Божья?!" - говорит. Больше ничего сказать-то и не посмел, ничего не тронул, с тем и ушел. И после уж к нам не только никогда не ходил, а даже всегда Пелагию-то Ивановну обегал и боялся".
Однажды собралось к Ульяне Григорьевне много гостей: дети священника Василия Садовского и ещё некоторые. Пелагия Ивановна сидела-сидела да и говорит: "Что ж? И у меня есть своя гостья, пойду ее приведу", - и принесла на руках хорошенькую черную собачку какую-то барскую. "Вот, - говорит, - бабенька (так она называла Ульяну Григорьевна), тебе и моя гостья, она тоже кушать хочет, дай ей кусочек. Бабенька, а бабенька, ты не сердись, ведь и ей кушать хочется, не жалей, дай ей кусочек-то!" Пелагия Ивановна накормила собачку и тут же отпустила, а такую собачку в монастыре и взять негде. Какая-то в этом была, видимо, притча, ведь просто так блаженная ничего не делала. Ульяна Григорьевна же была так гостеприимна, странноприимная и нищелюбива, что всех привечала, кормила и поила, и на этом все, что имела, прожила, а как умерла, так и похоронить оказалось почти не на что.
Пелагия Ивановна очень любила Ульяну Григорьевна, даже плакала, когда ее хоронили, что бывало с ней крайне редко. Всегда поминала старицу и Анне Герасимовна строго наказывала: "Смотри, батюшка, ты у меня бабушкину память всегда твори. Никто кроме нее, меня не взял, дуру". Также и всем приходившим к ней вменялась в обязанность чтить день кончины Ульяны Григорьевны, 3 февраля, молясь о упокоении ее души.
Как-то в больнице умерла сестра Агафья Лаврентьевна, три года пролежавшая в болезни. Ещё в молодости преподобный Серафим ей предсказал: "Тебя, матушка, на тот свет проводит апостол Петр". Слова эти исполнились: матушка успокоилась в один час с дивеевским священником отцом Петром. Сестры говорят: "Хорошо ей там будет, настрадалась раба Божия". Пелагия Ивановна услышала, сделала рукой над головой как бы зонтик от солнца, проглядела на небо и говорит: "Раба-то Божия, раба Божия, да не доспела того места, как моя-то Ульяна".
"Первые-то десять лет, если не более, возилась она с каменьями, - рассказывала о блаженной Анна Герасимовна. - Возьмёт это платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями доверху и, знай, таскает с места на место, полную-то келию натаскает их - сору-то, сору, и не оберешься. Уж и бранилась-то я с нею, и всячески старалась отучить ее от этого - не тут-то было, таскает да таскает. Бывало, себя-то саму в кровь изобьет, даже жалость глядеть. И чудное дело, скажу вам, чего-то чего только с этими каменьями она, бывало, не проделывал.
Отец Иринарх, в своей келье, готовит подарки моим пассажирам.
Рядом с нами после пожара обители остались пребольщущие ямы, как всегда после постройки бывает, да от печей обгорелые кирпичи кое-где неубранные в грудах лежали. Вода летом стояла в этих ямах. Моя-то умница и добралась до них. Что это, гляжу, как ни приду домой от службы, вся-то придет тина-тиной, грязная да мокрая. Допрашивают, бранюсь - молчит. Погоди, думаю, надо смотреть, где это она купается. Встала я этот раз, к утрене собираюсь, она и не шелохнется, как будто и не думает никуда идти, только глядит на меня. Вышла я и пошла будто в церковь, а сама притаилась в сторонке. Дай, думаю, погляжу, что будет. Вот, выждав немного, вижу: бежит так-то скорехонько, торопится, и прямехонько к этим ямам. Наберёт этого кирпича охапку - грудищу целую, станет на самом краю ямы да из подола-то кидает по одному кирпичу изо всей что есть мочи в яму, в самую-то воду. Бултыхнется кирпич да с головы до ног всю ее и окатит, а она не шелохнется, стоит как выкопанная, будто и впрямь какое важное дело делает. Повыкидавши собранные кирпичи, полезет в самую-то воду чуть не по пояс, выбирает их оттуда. Выбравшись, вылезет и опять, ставши на краю, начинает ту же проделку. И так-то и делает всё время службы в церкви. Впрямь, думаю себе, дура, да раз и говорю ей: "Что это ты делаешь? И как тебе не стыдно! То с каменьями создалась, всю келию завозилась, а теперь ещё с кирпичами связалась да купаешься. Ты погляди-кась на себя: ведь мокрехонька! Не наготовишься подола-то замывать". "Я, - говорит, - батюшка на работу тоже хожу; нельзя, надо работать, тоже работаю". "Ох, - говорю, - уж и работа! Ничего-то не делаешь, что уж за работа?!" Она это, уставясь, прямо-прямо глядит на меня. "Как, - говорит, - не работаю, ничего не делаю? А камни-то?! Нет, батюшка, ведь это я тоже свою работу делаю".
Э-эх! Да, бывало, разве с нею сговориться? Ну, вот так-то, бывало, всякую службу и отрабатывает себе. И многое множество лет работала она так.
Вот, когда уж она стареть стала - помню как сейчас, - иду я в Благовещенье к вечерне. Гляжу, поднимается она и говорит: "Господи, вот уж и моченьки нет". Вздохнула, а слезы-то, слезы у нее крупные так и катятся по щекам. И как-то мне не, голубушку мою, жаль стало. "Ну вот, полно уж, не ходи, - сказала я, - я пойду, никто тебя не наводит, лежи, да и все". "Эх, - говорит, - батюшка, ведь ты ничего не знаешь, коли уж взялась, так и возись. Надо, надо работать". И пошла, бедная, опять с каменьями возиться, потому что ямы-то так и остались незакрытыми, а кирпичи-то, за недосугом многих дел поважнее, не прибраны были. Да, пожалуй, и ещё более продолжалось бы это ее работа, невзирая ни на старость, ни на немощь, если бы, жалея ее, не упросила я свезти эти кирпичи. Ну, как отвезли, так и перестала.
С Володькой, духовным чадом отца Иринарха и велосипедом, - деньги на который собирали всем миром.
И диковинное, скажу вам, дело! Бывало, в воду сама лезет за этими кирпичами, и вся-то с головы до ног мокрехонька сделается, и воды нисколько не боялась, а как стара-то стала и бросила свою-то работу, то так стала бояться воды, что, бывало, нечаянно обрызнешь ее, она, моя голубушка, так и всполошился, так вся и встрепенется - оттого, полагаю я по своему разуму-то глупому, что уж больно она поняла себя, столько лет водою-то окачиваясь. Господь весть...
18
"Эта женщина будет великий светильник!" - так сказал Саровский чудотворец о будущей блаженной старице Пелагии Ивановне Серебренниковой. Она родилась в 1809 году в богатой купеческой семье в городе Арзамасе. Росла в доме сурового отчима. По рассказам матери, она с детства отличалась странностями, и мать поскорее посталась выдать замуж "дурочку". Во время смотрин Пелагея разыграла безумие, но ее жених не отказался от нее. Трое ее детей: два сына и дочь умерли в младенчестве.
В 1828 году молодые супруги посетили Саровскую пустынь, чтобы получить наставления и молитвенную помощь отца Серафима. Святой старец Серафим долго беседовал с Пелагией и указал ей путь высочайшего самоотвержения. Он возложил на нее подвиг юродства, как необходимый для ее душевного спасения, и предрёк ей, что она впоследствии будет жить в Дивееве и заменит там его самого. Сказал ей батюшка Серафим: "Иди, матушка, иди немедля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то. Многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру". После этого она с каждым днем как будто все более стала терять рассудок: стала бегать по улицам Арзамаса, безобразно крича, а ночью молилась на паперти церкви. Муж не понимал ее подвига, бил ее и издевался, приковывал ее на цепь. Однажды по его просьбе городничий жестоко наказал Пелагию Ивановну, мать рассказывала: "Клочьями висело ее тело, кровь залило всю комнату, а она хотя бы охнула".
После многих лет ее страданий родственники наконец отпустили блаженную и в 1837 году Пелагию Ивановну привезли в Дивеево. Первая ее келейница так била Пелагию Ивановну, что и смотреть нельзя было без жалости. Здесь она в первое время продолжала безумствовать: бегала по монастырю, бросала камни, била окна в кельях, вызывала всех на оскорбления себя и побои. Становилась ногами на гвозди, прокалывая их насквозь, и всячески истязала свое тело. Питалась только хлебом и водой. Много лет, до старости, ходила она "на свою работу" - кидала кирпичи в яму с грязной водой. Все перекидает, потом лезет вытаскивать и снова кидает.
Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду , и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке. Война с врагами выглядела как буйное помешательство, но после битвы, оставлявшей битую посуду, поломанную мебель, разорванную одежду, сестры умиротворялись и вразумлялись. После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы и стала заниматься ими. Игумения Мария ничего не предпринимала без её совета: кого в послушание послать, кого принять в обитель или выслать решала матушка с благословения блаженной. Всех в обители Пелагия Ивановна называла своими дочками и всем была истинной духовной матерью. Сохранилось много рассказов о случаях ее прозорливости.
Духовные дары стали привлекать к ней множество людей разного звания и разными проблемами. К ней приходили, писали письма. Утешая и врачуя, наставляя и обличая, блаженная многих направляла по пути спасения. По словам келейницы: "всякому она говорила лишь то, что Сам Господь укажет, и кому что надо было для душевного спасения: одного ласкает, другого бранит, кому улыбается, от кого отворачивается, с одним плачет, а с другим вздыхает, кого приютит, а кого отгонит, а с иным, хоть весь день просиди, ни полслова не скажет, точно будто и не видит".
Прожив 45 лет в обители, блаженная скончалась 30 января/11 февраля 1884 года. Отпевание было совершено на девятый день, при большом стечении народа, тело ее стояло в душном храме без малейшего изменения, осыпанное живыми цветами, которые непрестано разбирались и заменялись новыми.
Похоронили святую в кипарисовом гробу, украшенном херувимами, на внутренней стороне крышки была дощечка с надписью: "Проходившая путь Христа ради юродства раба Божия блаженная Пелагея 30-го января 1884 года отошла ко Господу".
31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 Архиерейским Собором было принято решение о ее общецерковном почитании.
Поделиться с друзьями: