Родина схимонаха Филиппа - деревня Стряпково, Вязниковского уезда, Владимирской губернии. Родился он 9 ноября 1802 года.
Родители его, крестьяне Андрей и Феврония Хоревы, были крепостными помещицы Варвары Борисовной Бажановой. Раньше Филиппа у них было еще два сына: Козьма и Феодор.Все семейство Хоревых отличалась набожностью и благочестием; но из детей, преимущественно пред другими братьями, религиозностью и усердием к посещению храма Божия отличался с раннего возраста меньшой - Филипп. Когда Филипп подрос и стал, как крепостной, значиться работником на барщине, это усердие к храму сделалось для него источником неприятностей, так как иногда ради храма он оставлял неисполненными работы; но это упущение он позже всегда старался вознаградить, так как был трудолюбив и никакой тяжелый труд деревенской жизни не пугал его. И в детстве, и в отрочестве он, наряду со старшими братьями, исполнял все крестьянские работы по дому, заменяя родителей, работавших на барщине. На 22-м году, по настойчивому убеждению родителей и вопреки собственному желанию, Филипп вступил в брак с девицею, крестьянкой Евдокией Степановой. В скором времени у них один за другим родились четверо детей: три сына -Игнатий, Порфирий и Василий, и дочь Синклитикия. Более десяти лет Филипп прожил с женою, - в 1836 году она умерла. Сильно скорбел Филипп, оставшись вдовым с маленькими еще детьми. Вскоре к этой скорби присоединилась другая, сильнейшая: господа отдали среднего сына его в приданное за своей дочерью. С этого времени, и всегда-то тихий, богомольный и не любивший веселья и празднословия, Филипп стал еще более замкнутым в себе, избегал сношений с соседями, сделался еще набожнее, усиленно постился и посещал храм Божий. Родители его, бывшие еще в живых, приписывали все это единственно тому, что Филипп грустил вследствии потери жены, и употребляли все меры, чтобы опять женить его. Долго не соглашался и боролся Филипп, наконец был принужден уступить воле родителей и вступил во второй брак с девицею Гликерией Трофимовой, дочерью крестьянина. Но и новая женитьба не оправдала надежд родителей Филиппа: он, несмотря на ласковость жены и рождениа от нее дочери Варвары, не выходил из своего замкнутого состтяния, а все более и более углублялся в себя, и кроме тех монашеских наклонностей, которые в нем были заметны до второй женитьбы, стал обнаруживать желание поститься несколько дней сряду, ходить постоянно без обуви и с открытой головой, спать на земле и камнях, а также нести другие лишения. Вместе с этим, он нередко старался вести себя так, чтобы подвергнуться насмешкам, брани, даже побоям, и вообще получать всевозможные неприятности. Для этого нередко ходил он неумытым, нечесанным, иногда же нарочно пачкал себя грязью или чем-либо другим. А однажды увидав, что его сосед мажет дегтем колеса, подошел к нему и указывая на ноги, стал просить помазать и их. Тот не соглашался, но, несмотря на отказ, Филипп продолжал упрашивать: "Молодушка! Помазай мне ходульки!", - так что сосед, наконец, уступил и исполнил его желание. Когда домашние и односельчане стали бранить Филиппа и спрашивать, зачем он это сделал, он отвечал: "Они бегать будут ходче".
Подобные же странности Филипп стал обнаруживать и на работах: как на своих, так и на барских. В довершение всех странностей в Филиппе стало являться отчуждение от своей семьи и желание куда-то идти; одно только заметно удерживало его от этого - привязанность к детям.
Как - то раз, в рабочий летний день, все родные Филиппа, уходя в поле на жатву, условились с ним, что он, оставшись дома, приготовит им обед и принесет его в поле. Но прошел весь день до вечера, а Филипп обеда не приносил. Удивленные родные послали домой за пищей одного из своих. Придя в деревню, тот узнал, что Филипп донес приготовленный обед только до ближайшей к полю крайней крестьянской избы, поставил его здесь и попросил хозяина поберечь, пока он ненадолго отлучится, и ушел. Так как прошло уже несколько часов после того, как Филипп скрылся, то родные его сильно встревожились и стали искать в своей деревне и в соседних, - но нигде его не оказалось. На следующий день о пропаже Филиппа дали знать волостному начальству и полиции, которые приняли все возможные меры для отыскания его, но и это не имело никакого успеха. Эта отлучка продолжалась четыре дня.
На пятый день некоторые из односельцев увидели, что Филипп бродит по задворкам своей деревни, и стали убеждать его идти домой. Молча, одними движениями головы, отказывался Филипп и смотрел на своих соседей так, как бы в первый раз их видел. Узнали об этом его родные, выбежали все от мала до велика и взяли его домой. Как ребенок шел Филипп, возвращаемый родными в отцовский дом. Радовались родные его возвращению, но недоумевали, что с ним случилось за эти дни, видя, что он был сильно изнурен, полураздет и бос, - но главное, что стал как бы глух и нем. Все вопросы, обращенные к нему, оставались без ответа. Родные оставили его в покое на волю Божию. Потом, спустя уже с неделю, они узнали, что Филиппа видели в 37 верстах от их деревни.
По возвращении домой он все больше изумлял родных странным видом и подвигами самоотвержения. Прежнего Филиппа как бы не бывало, остался Филипп безмолвный, предавшийся посту без границ и не желавший даже носить какое-либо одеяние. Безмолвие, молитва, кротость, терпение - вот свойства, которые ярко были видны в нем. Образ жизни он вел самый суровый: спал только под открытым небом, прямо на земле или на камнях, несмотря ни на какие перемены погоды; ходил без обуви, почти нагой, едва прикрытый ветхой одеждой; принимал пищу очень редко - через три, пять, даже через семь дней; кроме всего этого он возложил на себя тяжелые вериги. Больно было видеть семье такое поведение Филиппа. Братья и жена с детьми принимали все меры, чтобы возвратить его к жизни прежней; неоднократно заново одевали и обували его, но вскоре Филипп являлся опять полунагой, отдав "бремя", как он односложно называл части одежды, первому попавшему нищему или бедняку. Родные убеждали его чаще есть, поставив пред ним пищу, - но он брал посуду и относил свою еду нищим; настилали солому на землю в тех местах, где видели его спящим не один раз, - но Филипп уходил и выбирал новое место, еще более неудобное - сырое или неровное.
Такое его поведение стали приписывать помешательству или " порче".
Много непрятностей, насмешек, нареканий приходилось выносить жене, детям и братьям " порченного ". Вскоре Филипп оставил свою деревню совсем и ушел в уездный город Вязники. Недолго пробыв и здесь, он отправился бродить и юродствовать по разным городам и селам. Почти целиком исходил он губернии Нижегородскую, Владимирскую, Московскую, Тульскую, Калужскую, и отчасти Орловскую, Курскую и Киевскую. Это странничество "Филиппушки блаженненького", как стал звать его народ, продолжалось почти 10 лет.
Однажды в одном городе столоначальник полиции, заложив перо за ухо, стал допрашивать Филиппа. Вскоре, раздраженный его замысловатыми ответами и желая чем - либо испугать Филиппа, чиновник этот выхватил из рук странника его тяжелый посох и, едва приподняв от земли, начал кричать:
- Как ты смеешь таскать такой ослоп? Ты им человека легко убить можешь!..
- Брат мой! Тем перышком, которое у тебя торчит из-за уха, ты скорей, будь уверен, можешь убить несколько человек, нежели я своей опорой", - возразил Филипп.
В другой раз, уже в гор. Киеве, увидав Филиппа в том странном виде, в котором тот ходил, городской полицейский потребовал от него паспорт. Филипп вынул из кармана карту крестовой масти и подал ее. "Ты что, с ума сошел? - воскликнул полицейский, - разве это паспорт? Это карты, в которые играют". - "Играют крестами жиды-христопродавцы, а мы, христиане, чтим их и молимся", - смиренно возразил Филипп, целуя крест, изображенный на карте.
Разумеется, такие образные речи раздражали чиновников, и много обид перенес за них Филипп; но ни одного слова ропота не слыхали от него в течение всей его жизни. Он всегда горячо молил Бога за тех, кто делал ему неприятное, и впоследствии, оставив подвиг юродства, говорил детям, что потому так относился к обидящим, что они "делая ему зло видимо, приносили ему пользу внутреннюю и были благодетелями; своей же душе таковой жестокостью вредили, а потому он и должен молить Бога об их спасении". Вскоре стали замечать, что нередко действия и слова юродивого Филиппушки носили пророческий характер. Так в Вязники он пришел в знакомый ему дом и говорит хозяйке: "Молодушка! Дай мне кровянный (т.е. красный) платок". Та подала. Юродивый начал вытирать платком стены и дуть на них. Удивлялись хозяева и недоумевали, что это значило: дом их загорелся от молнии и был уничтожен пожаром.
Во Владимире, стоя однажды у кафедрального собора, Филипп был спрошен проходившим мимо него одним духовным лицом: "Что ты здесь делаешь?" - "Бумажками на места торгую, отец святой!" - отвечал Филипп. Вскоре было обнаружено, что лицо это, будучи влиятельным в духовном ведомстве, позволяло себе брать деньги и подарки за содействие к определению в хорошие приходы на священническия и диаконския места, за что подверглось впоследствии взысканию и неприятностям.
Однажды игуменья Муромского женского монастыря рассказала Филиппушке, что один купец пожертвовал им большой колокол, который отливается в Москве, и еще неизвестно, когда будет готов и привезен.
- Недель через двенадцать вода привеет, - сказал при этом Филипп.
Странными показались эти слова игуменье, так как колокол должен был прибыть на лошадях. Но когда колокол был наконец готов, то вдруг начались продолжительные дожди, сбелавшие его перевозку сухим путем невозможной, - и колокольный заводчик доставил колокол водою по реке Оке на барке. Ввезен же он был в монастырь как раз через 12 недель после того разговора игуменьи с Филиппом.
Многие люди истинно верующие и разсуждающие по - христиански весьма почитали Филиппа за его подвиг юродства и прозорливость, давали ему приют и пропитание, встречая его всегда радушно, как человека Божьего. Замечали, что у кого Филипп побывал, тому приносил с собой счастье в семейной жизни и удачу в делах. Так награждал Бог почитателей кроткого и смиренного юродивого. Филипп бывая в домах, не делал различия, православное ли семейство или раскольничье - повсюду обличал неправду и, будучи православным, смело и открыто укорял раскольников за их уклонение от истинной Церкви, не боясь никаких неприятностей от них.
Будучи высокого роста, он имел лицо чистое, с длинной окладистой бородой темно-русого цвета, такие же волоса были длинно отпущены; добрый, кроткий, терпеливый, незлобивый взгляд его глаз производил какое-то влекущее к себе чувство.
Во все время своего юродства, несмотря ни на какие перемены погоды по временам года, Филипп носил одного вида одежду, не изменяя ее - холодный, тонкий, непременно ветхий подрясник, надетый на ветхое белье и открытый, застегивал его Филипп редко. Пояса не носил, а если когда и опоясывался, то веревкой. Обуви на ногах не носил и ходил всегда с открытой головой. На теле носил вериги весом 21 фунт, в руках же - тяжелый посох весом в 37 фунтов. Посох этот был отделан под дуб, хотя весь был железным; на верху его был прикреплен литой из меди голубь; по разсказам, сделали ему этот посох в Туле. Никогда, ни на одну минуту не выпускал Филипп из рук этого посоха, всегда на ходу опираясь на него правой рукой, если что-либо делал или вкушал пищу, то держал его левой рукой, пока правая была занята; ложась, клал его под бок, придерживая все-таки одной рукой. Замечательно, что никогда и никому юродивый не давал не только подержать посоха, но даже коснуться его, всегда отвечая просившим:
- Это вес грехов моих! Что чужую тяготу грехов пытать?...
Голубь же был для Филиппа символом добра и кротости: от него и называли подвижника в годы его юродства "Божиим человеком, Филиппушкой блаженненьким с голубком".
Покойный святитель Московский митрополит Филарет, как известно, смотрел на юродивых глазами большинства добрых христиан, т.е. как на людей Божиих. Филипп во время своего десятилетнего юродства неоднократно бывал в Москве и был лично знаком владыке Филарету. В начале 1847 года Филипп, будучи в Москве, получил благословение от владыки пойти на поклонение в Свято-Троице-Сергиеву Лавру и остался там пожить.
Чувствуя ли утомление от долговременной страннической жизни, или же повинуясь благословению уважаемого святителя, Филипп вступил на жительство в Лавру. Но только месяц с несколькими днями прожил Филипп в ней. Тысячи богомольцев, многолюдство братии и обращаемое на него, как на юродивого, внимание побудили его искать более уединенного места. О своей мысли оставить Лавру Филипп сообщил ее наместнику - архимандриту Антонию, который и указал ему перейти в зарождавшийся в то время в двух верстах от Лавры Гефсиманский Скит.
Но душа Филиппа жаждала еще большего уединения, и он стал просить отца наместника разрешить ему поселиться в некотором удалении от Скита, указав на ветхую необитаемую лесную сторожку в густой лесной чаще за прудом, позади Скита.
Поделиться с друзьями: